НОВЕЛЛА СОРОК СЕДЬМАЯ (продолжение).

                             О национальной политике.

 Я имел честь и удовольствие, со временем, наладить хороший контакт с хакасскими интеллигентами, особое место среди которых  занимал Михаил Еремеевич Кильчичаков. Легендарный человек,  фронтовик, потерявшим на войне руку. Это не мешало ему быть классным охотником. С одной левой он попадал белке в глаз! Он  был одним из самых авторитетных «ханов» и при этом умнейшим человеком.

 

 Все, кто разбирался в хакасском вопросе, советовали мне: «Если ты    сумеешь найти с ним общий язык, у тебя не будет проблем с хакасами!»Он был и писателем, и поэтом, и драматургом. Что касается драматургии, то все хакасские писатели, коих было неизмеримое множество, писали отвратительные пьесы на хакасском языке. Их всех покупал хакасский комитет культуры, иногда обязывая хакасскую труппу ставить и играть их, за что хакасские артисты возненавидели всех драматургов вообще, начиная  с Софокла. При этом, Кильчичаков был, действительно, талантливый человек и прекрасно понимал, что он поэт,  но отнюдь не драматург. Однако, поскольку пьесы покупали, причём, за весьма приличный гонорар, он не считал зазорным продавать то, что покупают, и был, на мой взгляд,  абсолютно прав. Своей потерянной на фронте рукой, он заслужил гораздо больше того, что зарабатывал стихами. Стихи это отдельный разговор. Его переводили на русский лучшие фронтовики-поэты, однополчане Еремеевича. Пробовал читать его на хакасском. Про что – понимал. А хорошо ли это в плане стихотворной культуры – увы.  Как,  впрочем,  я не знаю, так ли хороши стихи любимого мною Чингиза Айтматова на аварском, как в переводе лучших русских поэтов.

Да,, но как же навести с таким человеком мосты?! Думал я долго. Наконец,  пригласил моего русского артиста Юру Воробьёва, который был ответственным секретарем хакасского (!!!) Союза писателей, и сказал: «Организуй мне встречу с Михаилом Еремеевичем».

Кильчичаков принял меня в своём кабинете председателя Союза.

- Михал Еремеевич, - сказал я. – Я прочитал Вашу пьесу «Медвежья свадьба», и хочу её поставить (пьеса, надо сказать, была отвратительная, намного плоше «Стряпухи» Софронова!).    

 

На что мудрый Михаил Еремеевич ответил:

- Ты ссто, туммаешь, я не сснаю, сто пьесса – полное ковно?!

- Не думаю,  - ответил я, - но там есть зрелое зерно. И я знаю, как эту пьесу осовременить и про что её сегодня поставить. Если Вы  согласитесь выслушать мой замысел, уверен, что мы сможем порадовать хакасов хорошим спектаклем.

Еремеевич подошёл к шкафчику, достал коньяк, и мы с ним пробеседовали до глубокой ночи. Слава Богу, на русском.

Утром ко мне пришёл Воробьёв.

- Ну, знаете ли, - сказал он мне. – Еремееич позвонил мне в начале третьего утра.

– Сснаишь, -  сказал он. – Тфой глаффный польшая ссфолочь, но хиттрий!!

Таким своеобразным образом началась наша дружба. Разумеется «Медвежью свадьбу» я поставил, причём придумал с нуля всю пьесу, как и весь спектакль.  Еремеевич не возражал, поскольку понимал, что провал лежал бы на мне (если провал), а (если успех) -  на нём.

 

Слава Богу, был успех!  И успех громкий. Плюс – очередная республиканская премия нам обоим в хорошем денежном выражении.

Потом он пару раз приглашал меня в тайгу на охоту, и всякий раз я вежливо отказывался, объясняя это благовидными предлогами. Если Вы помните, я описывал, как опозорился на рыбалке с Астафьевым. Но тут-то ведь не рыбки! А вдруг – медведь!?

Окончание следует.

До понедельника.