НОВЕЛЛА ТРИДЦАТЬ ВОСЬМАЯ

            Как я играл Карлсона, который живёт на крыше.

А  надо вам сказать, что актерский состав в те годы у нас был замечательный. Потому что платили тогда на севере по-царски, хотя цены в магазинах были всего на 20-30 процентов больше, чем на «материке».  При моей первой официальной режиссерской ставке 125 рублей в месяц, я получал больше четырёхсот (для молодёжи: любительская колбаса, не чета нынешней, на «материке» стоила тогда два рубля тридцать копеек, а в Норильске – три восемьдесят восемь!)  И, кроме того, в магазинах было все, чего даже в Москве не всегда  достанешь – от импортной обуви до финской салями. Как в известном анекдоте про янки.

«Приезжает русский в Америку и спрашивает у аборигена: «Когда у вас в магазинах появляется первая клубника?» - «В шесть утра, как только откроется магазин - отвечает абориген». Так вот в Норильске она вообще не пропадала, поскольку, что день – круглые сутки, что  - ночь.

И вот, при нашем двойном-то составе на любую роль, завезли под Новый Год в Норильск абхазские мандарины. Что в них было не так – не знаю. Но половина труппы не вылезала из гальюна (так на флоте называется  уборная). А тут – школьные каникулы! Билеты на все четыре ежедневных спектакля проданы аж до  12-го января. А играть некому! Кошмар! Меня же с главным режиссёром театра Белявским эта беда миновала!

Вызывает меня главреж в кабинет и говорит:

- Значится так: похоже,  только мы с тобой не жрали эти сволочные мандарины! Поэтому, ты  по утрам все  каникулы играешь  вместо Ашота Айрапетова Карлсона, который на крыше…

 

 ...а я, вместо Володи Петрова, играю по вечерам негра!

Ну, слава Богу, что хоть не негр мне достался! А было это вечером в пятницу. А пятница – это традиционная ночь преферанса у моего друга, заместителя начальника норильскснаба, второго человека в городе и, кстати, замечательного поэта, Валеры Литвинова!

Короче, в полдевятого утра в субботу я, проиграв рублей десять, с сильно трещавшею головой,  потащился в театр и оделся Карлсоном. Ашот, которому тогда было далеко за пятьдесят,  плюс солидное брюшко, с трудом «выпархивал»  из-за кулис и ворковал: «Малыш! Вот я и прилетел!» Я же решил всем показать, что почём! Даёшь нашу режиссерскую братию! Залез на колосники – а оттуда до планшета метров восемь – и по канату соскользнул  на сцену! «Малыш! Вот я и прилетел!» - прохрипел я. Все были в восторге, а мудрый Леонид Савельевич сказал:

- Знаешь, старик, на двенадцатичасовом спектакле ты, пожалуй,  лучше «выпархивай», как Ашот. Я не хочу остаться без очередного режиссёра и без Карлсона единовременно!

И ведь вовремя сказал!  Как я не навернулся с этого грёбанного каната, да ещё с похмелья, – одному Богу известно!

Но уж вечером-то я отыгрался. Когда главнюк (так тогда было принято называть главного режиссёра) выперся на сцену с намазанной сажею рожей…

 

 ...и при этом заговорил «по-аглицки»,  не имея ни малейшего понятия об этом  языке…  Передать словами не могу! Так мы с ним и отпахали все каникулы:  я - Карлсоном, он – негром. 

До следующего понедельника.