НОВЕЛЛА ПЯТИДЕСЯТАЯ (продолжение).

                             Дела давно минувших дней…  

 И еще одно небольшое приложение к вопросу о том, что есть искусство и насколько это субъективная категория. Однажды,  еще на нашем замечательном курсе (а это был единственный курс Мастера, где все 11 выпускников полностью посвятили себя профессии!), Георгий Александрович нам сказал:

- Понимаете, иногда очень трудно отличить шедевр от поделки. Ну, кто из нас может однозначно определить – картина в абстрактом формате – это что?

Тот же «Чёрный квадрат» Малевича.

 

 Кто-то говорит – «шедевр», кто-то – «мазня»!  (тут уместно вспомнить анекдот: « Из музея  пять раз выкрадывали творение Малевича «Чёрный квадрат»! Слава Богу, истопник Петрович, каждый раз успевал за ночь восстановить шедевр!»).  Озвучу  вам крамольную мысль:  большая часть действительно хороших профессиональных критиков от искусства, по крайней мере, в половине случаев, рискует обмишулиться.  Хотите доказательств? Пожалуйста!  

И Мастер объявил в городе, что он с курсом проводит  эксперимент. Абсолютно новое, неожиданное прочтение Островского. Пригласил всех ведущих, реально блестящих,  театральных критиков Ленинграда, и не только их,  на экспериментальный показ первого акта «Доходного места».  Ажиотаж был бешеный! Товстоногов тогда был театральным идолом России.  Аудитория ломилась от театральных светил первой величины.

А за день до показа «шедевра», Георгий Александрович собрал нас на репетицию, распределил роли «от кобылы» и прорепетировал следующее:

- Итак, - сказал Мастер, -  ваша задача выучить  первые две реплики пьесы! Дальше. Ты, Варя (трагически погибшая Варя Шабалина, которая  была блистательной артисткой),  врываешься на площадку, истерически кричишь «А-а-а!» Падаешь на спину и начинаешь сучить ногами. Ты, Семен (это я - будущий триумфатор Японии), входишь, и делаешь вид, что ничего не происходит, выпиваешь рюмочку водочки, как Рисположенский из совершенно другой пьесы комедиографа,  и засыпаешь. Слов в твоей роли больше нет, поскольку пьеса другая. Спи на здоровье! Ты, Слава (Гвоздков, будущий многолетний худрук самарской Академии) сваливаешься с конструкции на потолке 45-й аудитории, которую мы строили своими руками,  делаешь  изумленное лицо и… (И так далее).  Принцип «искусства» поняли? Завтра делайте, что хотите, но, чтобы всё было максимально алогично, глупо, и не выражало никакой мысли. Все! Репетиция окончена!

 

 

А назавтра было вот что.

Как я уже писал, аудитория напоминала банку с сельдями. Вломились не только критики, но и все, кто смог пролезть. Торчали на люстрах. Мы же отрывались по полной!

Когда прогон закончился, повисла тягостная пауза. Наконец, старейший  премьер ленинградской театральной критики (мир его праху, он, действительно, был великим  критиком) сказал:

- Ммммм… Конечно, я староват для этого, но, по-моему, это совершенно новое слово в современном осмыслении  наследия русского театра и великого Островского. Кланяюсь вам в ноги ребята  и Вам, Георгий Александрович!

И  Великий поклонился в пояс.

Дальше всё понятно. Критики наперебой восхваляли Шефа за отход от затхлых традиций, в унисон кричали об открытии, и вообще – это было революцией.

Когда все выдохлись, Мастер обнародовал  секрет «открытия».

У кого сохранилось  чувство юмора – те катались по полу от смеха и наживали грыжи.  Старейший на всю жизнь обиделся, и больше с Мастером не разговаривал. А мы поняли, на какой тонкий лёд нас угораздило вступить!
            Но!  Я на всю жизнь запомнил этот великий урок.  Если ты заслужил  реальный авторитет, если на тебя ходит зритель, и что бы ты ему не предложил, он всё равно будет в восторге, ты имеешь право пользоваться этим кредитом доверия для новаций и открытий. Но, если в какой-то момент зритель понял, что ты его водишь за нос не в качестве шутки, а по лености и глупости, вместо того, чтобы действительно  искать что-то новое  и творить – ты покойник для искусства! И никакой Бог не поможет тебе воскреснуть!

Окончание следует. 

До понедельника