НОВЕЛЛА ШЕСТЬДЕСЯТ ШЕСТЬ (продолжение)

 

 

Восток – дело тонкое!

 

            Однако, вернёмся в костёл. Прекрасная музыка. Блестящие дорогие органисты – нам бы всегда таких! Вспомнил ксёндза, который когда-то охмурил Адама Казимировича Козлевича. «Почем опиум для народа?» (читайте «Золотой телёнок»). Балдею. Но!   Если вы помните, на улице за плюс сорок c гаком, а вентиляция в костеле – чистое увы.

После третьего или четвертого номера божественной музыки, я понял:  что-то не так.  Сказались утомление,  конфликт с Дядькой и жара. Я понял, что надо бы как-то выйти на свежий (ха-ха) воздух… 

 

 

 

Когда я очнулся на полу костела, надо мной стоял ксёндз и вопрошал, слава Богу, по-польски: «Вы ещё живы, сын мой?»

Я подумал: «Вот ведь весело будет, сейчас и отпоют!» Но – пронесло. Меня загрузили в такси, и доставили до театра.

А утром меня ждал тяжелый разговор с Дядькой.

- Слушай, Старик, - пропыхтел Дядька. – Я вчера промучился 5 часов, но ты наворотил такого, что просто не представляю, как это исправлять и что делать.

- А ты ничего не делай,  – ответил я.  – Делать буду я.  Давай мы решим вопрос так. Ты даешь мне карт бланш и больше до премьеры не появляешься в зале. Или не появлюсь я. Мы на пробу играем только одну  премьеру в моём варианте. И, если ты сочтешь, что твой заказ (чтобы смеялись еще на лестнице), мною не выполнен, работа объявляется творческой неудачей. Ты выплачиваешь мне 25% оговоренного гонорария, как это предусмотрено в типичном театральном контракте, проект закрывается,  и мы расстаемся любящими друг друга людьми и профессионалами. Больше ты меня, разумеется, не приглашаешь.

Спектакль заявлен, приличные бабки на постановку потрачены, все билеты распроданы. Дядька, скрепя зубы,  согласился.

 

 

 

В день премьеры обстановка в театре напоминала ситуацию во Флориде перед нашествием урагана «Катрин». С одной стороны, все артисты очень любили и реально уважали Дядьку, и было за что. С другой стороны я им тоже пришелся по вкусу, и особенно им пришлось по душе, что я был единственным приглашенным режиссёром, который поставил ультиматум самому Шапире. Остальные просто соглашались уйти в сторону, получить гонорар и уехать от греха подальше. Кроме того, я был тем из не многих,  кто трактовал преподанную нам Товстоноговым методологию иначе, чем Дядька. А что тут удивительного? Георгий Александрович проповедовал  систему Станиславского, коего боготворил,  но по сути, уже не имевшую почти ничего общего с оригиналом. Просто он творчески эту систему  развивал, как и каждый из нас  (кого помазал  на это Бог). 

 

Окончание следует.

До понедельника.